Слова эти пронзили его. Ужас пустил корни и в его материальное тело. Благодаря этому, он понял, что тело его все еще существует, но отчаянная сущность и огромнейшая сила его видения оставили в нем чувства распада, беззащитности, он неспособен был послать сигнал своим мускулам и добиться их повиновения. Он понял, что все больше и больше уступает тому скопищу жизней, чьи памяти заставили его некогда поверить в собственную реальность. Его наполнил страх. Он понимал, что, может быть, утрачивает свой контроль над ними, впадает, в итоге, в Богомерзость.

Лито почувствовал, как его тело корчится от ужаса.

Он попал в зависимость от одержанной победы и недавно достигнутого сотрудничества с жизнями-памятями. Все они обернулись против него, все они — даже царственный Харум, которому он доверял. Он попытался мысленно сосредоточиться на собственном изображении, наткнулся на накладывающиеся рамки других изображений, каждое разного возраста: ребенок, впадающий в старческий маразм. Он припомнил первые уроки, полученные его отцом: «Пусть твои руки молодеют, зачем стареют». Но все его тело было погружено теперь в сгинувшие реальности, и все попытки опереться на собственное воображение таяли среди других лиц, среди черт тех, кто наделил его своей памятью. Алмазный удар грома разбил его на куски.

Лито ощутил, как рассыпаются в стороны кусочки его сознания — и все же сохранялось в нем осознание самого себя — где-то между бытием и небытием. С оживающей надеждой он ощутил, что тело его — дышит. Вдох… Выдох… Он сделал глубокий вдох: ЙИН. Он выдохнул: ЙАНГ. Где-то, вне пределов его досягаемости, находилось место высшей независимости, победы над спутанным наследием множества его жизней — не ложного ощущения владычества над ними, но истинной победы. Он понял теперь свою предыдущую ошибку: он искал силы в реальности транса, предпочтя его прямой встрече с теми страхами, что он и Ганима вскармливали друг в друге. «Страх одолел Алию!?

Но стремление к силе подсовывало другую ловушку, устремляя его в мир фантазии. Теперь он различал иллюзию. Весь процесс иллюзии повернулся на пол-оборота, и теперь он видел тот центр, из которого сможет бесцельно наблюдать за полетом своих видений, своих внутренних жизней.

Он ощутил душевный подъем. От этого ему захотелось смеяться, но он не позволил себе этой роскоши — зная, что она запрет двери памяти.

«А-а-а, мои памяти, — подумал он. — Я вижу нашу иллюзию. Вы больше не изобретаете для меня следующего мгновения. Вы просто показываете мне, как создавать новые мгновения. Я не замкнусь на прежней колее».

Эта мысль прошла через его сознания, как будто все в нем стирая набело, и влекомый этой мыслью, он ощутил все свое тело, einfalle, в самых доскональных деталях отчитывавшееся о каждой клеточке, каждом нерве. Он достиг состояния напряженного спокойствия. В этом спокойствии, он услышал голоса — понимая, что они доносятся издалека, но вместе с тем слыша их так ясно, как будто их усиливало эхо ущелий.

Один из них был голосом Хэллека:

— Может быть, мы дали ему слишком большую дозу.

Намри отвечает:

— Мы дали ему имению столько, сколько она велела.

— Может, нам стоило бы сходить туда, еще раз на него взглянуть.

Это Хэллек.

— Сабиха смыслит в таких делах — она позовет нас, если что-то пойдет не так.

Это Намри.

— Не нравится мне это дело с Сабихой.

Хэллек.

— Она — необходимое составляющее.

Намри.

Лито ощутил яркий свет вокруг себя и пустоту внутри, но тьма была укромной, защищающей и теплой. Свет заполыхал, и Лито понял, что родился он из его внутренней тьмы, распространясь теперь водоворотом сияющего облака. Тело его стало прозрачным, его потянуло вверх, но он сохранял при этом einfalle контакт с каждой своей клеточкой и с каждым нервом. Множество внутренних жизней обрело порядок, ничего перепутанного и смешанного. Они стали очень тихи — воспроизводя его собственное внутреннее безмолвие, каждая жизнь-память присмирела, невещественное и неделимое бытие.

И тогда Лито с ними заговорил:

— Я — ваш дух. Я — единственная жизнь, которую вы можете осознать. Я — дом вашего духа в Стране Нигде, только напоминающей родное жилье. Без меня, внятность мироздания обратится в хаос. Творческое и бездонное неразрешимо скованы во мне друг с другом — только я могу быть посредником между ними. Без меня, человечество увязнет в трясине и тщете ЗНАНИЯ. Через меня, вы и оно найдете единственную дорогу из хаоса: ПОНИМАНИЕ ЖИЗНИ.

С этим, он высвободил собственное «я» и стал самим собой, своей собственной личностью, сориентированной в цельность собственного прошлого. Это не было ни победой, ни поражением — чем-то новым, чтобы разделить это с любой внутренней жизнью по его выбору. Лито смаковал эту новизну, позволяя ей овладеть каждой клеточкой, каждым нервом, отказываясь от того, что предложила ему einfalle, и в ту же секунду обретая целостность.

Через какое-то время он очнулся в белой пустоте и, со вспыхнувшим сознанием, понял, где находится его тело: сидит на песке в километре от той кручи съетча, что является его северной стеной. Он теперь не ведал сомнений, что это за съетч: Джакуруту… и Фондак. Но он очень сильно отличается и от легенд и мифов, и от слухов, которым потакают контрабандисты.

Прямо напротив него сидела на коврике молодая женщина, прицепленный к ее левому рукаву глоуглоб парил над ее головой. Когда Лито поднял взгляд выше глоуглоба, то увидел звезды. Он знал эту молодую женщину — она уже появлялась раньше в его видениях, это она жарила кофе. Она была племянницей Намри, так же готовой пустить в дело нож, как и ее дядя. Нож лежал у нее на подоле, подоле простого зеленого одеяния поверх серого стилсьюта. Сабиха, так ее звали. И у Нами были на нее собственные планы. По глазам его Сабиха увидела, что он очнулся, и сказала:

— Уже почти заря. Ты провел здесь целую ночь.

— И большую часть дня, — сказал он. — Ты делаешь хороший кофе.

Это замечание ее озадачило, но она проигнорировала его — с той прямолинейностью мышления, что свидетельствовало, что нынешнее ее поведение определяется суровой подготовкой и подробнейшими инструкциями.

— Вот и час убийства, — сказал Лито. — Но твой нож больше не надобен, — он указал на нож у нее на подоле.

— Намри о том судить, — ответила она.

«Значит, не Хэллеку». Она лишь подтвердила его внутреннее знание.

— Шаи-Хулуд — великий уборщик мусора и уничтожитель ненужных свидетельств, — сказал Лито. — Я сам его так использовал.

Она непринужденно положила руку на рукоять ножа.

— Как показательно то, где каждый из нас сидит, — сказал Лито. — Ты сидишь на коврике, а я на песке.

Ее рука полунакрыла рукоять ножа.

Лито зевнул, так сильно и широко, что у него заболели челюсти.

— У меня было видение, в котором и ты присутствовала, — сказал он.

Ее плечи слегка расслабились.

— Мы были очень односторонни в отношении к Арракису, — сказал он. -Просто варварство. Есть некая инерция в том, что мы до сей поры делаем, но кое-что из сделанного мы должны переделать. Чашечки весов надо уравновесить получше.

По лицу Сабихи скользнула хмурая озадаченность.

— Мое видение, — сказал он. — Как только мы не восстановим здесь, на Дюне, танец жизни, не будет больше дракона на полу пустыни.

Поскольку он использовал для червя название, употреблявшееся Старыми Свободными, она чуть замешкалась, чтобы его понять.

— Черви? — спросила она.

— Мы в темном проходе, — сказал он. — Без спайса распадется Империя. Не сдвинутся корабли Космического Союза. Воспоминания планет друг о друге будут все тускнеть и тускнеть. Планеты замкнутся на самих себя. Спайс станет той границей, на которой навигаторы Союза утратят свое мастерство. Мы станем цепляться за наши дюны, невежды насчет того, что есть над нами и под нами.

— Ты говоришь очень странно, — сказала она. — Как ты видел меня в своем видении?

«Полагайся на суеверия Свободных!» — подумал он. И сказал: