Углы его рта поникли.

— Не будь так мрачен, — сказала она. Ты это сделал. Это важно. Сколь многие могут сказать о себе, что они родились заново?

— Что следующее? — упорно повторил он.

— Ты будешь упражняться в том, чему научился, — сказала она. — Я хочу, чтоб у тебя это получалось очень легко, в зависимости лишь от твоей воли. Потом я заполню еще одно место в твоем сознании, которое это упражнение распахнуло в тебе наружу. Оно будет заполнено способностью проверять, как подействуют твои запросы на любую реальность.

— Это все, что мне сейчас делать?.. упражняться в…

— Нет. Теперь ты можешь начать тренировку мускулов. Скажи мне, можешь ли ты пошевелить мизинцем левой ноги, чтобы больше ни один мускул твоего тела не дрогнул?

— Мизи. — Она увидела, как на лице его появилось отстраненное выражение — он пробовал пошевелить мизинцем. Вскоре он поглядел на свои ноги, уставился на них. На его лбу выступил пот. Из груди вырвался глубокий выдох. — Нет, не могу.

— Да, можешь, — ответила она. — Ты этому научишься. Ты познаешь каждый мускул своего тела. Познаешь их точно так же, как знаешь свои руки. Он тяжело сглотнул перед такой распахнутой перспективой. Затем спросил:

— Для чего ты эго со мной делаешь? Каков твой план в отношении меня? — Я намереваюсь высвободить тебя над мирозданием, — ответила она. Ты станешь кем угодно — кем сам больше всего жаждешь стать.

Он осмысливал сказанное одно мгновение.

— Кем я только ни пожелаю стать?

— Да.

— Это невозможно!

— Если только ты не научишься управлять своими желаниями так же, как управляешь своей реальностью, — сказала она. И подумала: «Вот оно! Пусть его аналитики разбираются с этим. Они посоветуют ему принять это, но с осмотрительностью, а Фарадин на шаг приблизится к пониманию того, что я делаю на самом деле».

Он сказал, проверяя свою догадку:

— Одно дело — сказать человеку, что он осознает свое сердечное желание. Другое дело — воистину подвести его к этому.

— Ты пойдешь дальше, чем я думала, — сказала Джессика. — Очень хорошо, обещаю: если ты полностью пройдешь эту программу обучения, ты станешь хозяином самому себе. Что ты ни сделаешь — эго будет только то, чего ты захочешь.

«И пусть Видящая Правду попробует вычленить из этого все смыслы», подумала она.

Он встал, и выражение его лица, когда он склонился над ней, было теплым, а было в нем чувство товарищества.

— Я, знаешь ли, верю тебе. Будь я проклят, если знаю, почему, но верю. И не скажу ни слова о других вещах, о которых думаю сейчас.

Джессика смотрела на него, пока он, пятясь задом удалялся из ее спальни. Завернув глоуглобы, она легла. В Фарадине есть глубина. Он сказал ей ни много ни мало, как то, что начал понимать ее умысел, но по собственной воле присоединяется к ее заговору.

«Подожди, пока он не начнет постигать свои собственные эмоции», подумала она. С этим она успокоилась и вернулась ко сну. Завтра утром, предвидела она, ей будут отчаянно докучать случайные встречи с разными придворными, задающими внешне невинные вопросы.

Глава 43

«Касание песка — важно», — сказал себе Лито.

Ему, сидевшему под ослепительным небом, был ощутим крупнозернистый песок под ним. Его принудили съесть еще одну обильную дозу меланжа, и ум Лито обратился на себя самого, подобно водовороту. Глубоко внутри воронки этих завихрений покоился остававшийся без ответа вопрос: «Почему они добиваются того, что я это скажу?» Гурни был упрям — нет сомнений. И приказ свой он получил от леди Джессики.

Лито вывели из съетча на дневной свет ради его «урока». Из-за того, что тело его совершило эту короткую прогулку из съетча, в то время, как ум присутствовал при битве Лито с Бароном Харконненом — наблюдая ее глазами обоих, у него было странное ощущение. Они сражались внутри него, через него, поскольку он не мог дать им сойтись в непосредственной схватке. Эта битва открыла ему, что случилось с Алией. Бедная Алия.

?Я был прав, страшась этого спайсового путешествия», — подумал он.

Горькая обида на леди Джессику переполнила его до краев. Проклятый ее Гом Джаббар! Сразиться с ним и победить — или умереть при испытании. Она не могла поднести отравленную иглу к его шее, но она могла послать его в ту долину опасностей, перед которыми не устояла ее собственная дочь. Внимание его привлекло сопение. Оно колебалось, становилось громче, тише, громче… тише. Он не мог определить, принадлежит ли оно нынешней реальности или навеяно спайсом.

Тело Лито поникло на скрещенные руки. Ягодицами он ощущал горячий песок. Прямо перед ним был коврик, но он сидел на голом песке. На коврик упала тень: Намри. Лито поглядел на запачканный рисунок ковра, по которому, чудилось ему, бежит пузырчатая рябь. Его сознание поплыло из настоящего через пейзаж, где до горизонта простирались взбудораженные зеленые кроны.

В черепе его стоял барабанный бой. Ему было жарко, его лихорадило. Лихорадка была давлением того жара, что заполнял его ощущения, вытесняя осознание собственного тела, пока не остались для него ощутимы лишь движущиеся тени грозящих опасностей. Намри и его нож. Давление… Давление… Наконец, Лито простерся ничком между песком и небом, не ощущая ничего, кроме лихорадки. Теперь он ожидал, чтобы что-нибудь произошло, чувствуя, что любое событие станет главным и единственным. Жаркое-прежаркое солнце топтало его, сокрушая ослепительным блеском, и ни успокоения, ли избавления. «Где моя Золотая Тропа?» Всюду ползли жучки. Всюду. «Моя кожа не моя собственная». Он слал послания своим нервам, ожидая, что удастся добиться каких-то ответов от других в нем. «Подними голову», — велел он своим нервам.

Голова, которая могла бы ползком волочиться вперед, поднялась и взглянула на заплаты пустоты в ярком свете.

— Он теперь глубоко в этом, — прошептал кто-то.

Никакого ответа.

Но солнце, полыхавшее огнем, возводило давящие здания жара.

Медленно, выпрямляясь, течение его сознания повлекло его через последнюю завесу зеленой пустоты и далее, по низким складкам дюн; не больше чем на километр от мелком прочерченной линии съетча лежало — ВОН ТАМ — зеленое расцветающее будущее, мощно растекавшееся, в изобилии бесконечной зелени, вспухающее зеленью, зелень, зелень, бесконечно наступающая.

И во всей этой зелени не было ни одного зеленого червя.

Буйство диких зарослей, но нигде нет Шаи-Хулуда.

Лито ощутил, что это он переступил за прежние границы в новую страну, свидетельницей которой было лишь его воображение, и что непосредственно прозревает теперь сквозь ближайшую завесу то, что позевывающее человечество именует НЕИЗВЕСТНЫМ. Это стало кровожадной реальностью.

Он ощущал, как колышется на ветке красный плод его жизни, как сочится из него сок, и соком этим был спайс, текущий по его венам.

Раз нет Шаи-Хулуда — и спайса больше нет.

Он прозрел будущее без великого серого червя-змеи Дюны. Он понимал это, хотя и не мог вырваться из транса, чтобы отгородиться от собственного проникновения.

Его сознание резко отпрянуло назад — назад, назад, прочь из столь смертоносного будущего. Мысли его перетекли в его кишечник, стали примитивными, движимыми лишь напряженностью эмоций. Он обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться на каком-то одном аспекте и его видения, и того, что в действительности его окружало, но внутри него звучал голос. Говорил голос на древнем языке, и Лито идеально его понимал. Голос был мелодичен и оживлен, но каждое слово словно било Лито по голове.

«Ты, глупец, вовсе не настоящее влияет на будущее, но будущее творит настоящее. Ты видишь обратную перспективу. Поскольку будущее задано, разворачивание событий, которые его обеспечат, происходит зафиксировано и неизбежно».